Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

Отчетливей стали видны сопки. На крутых склонах, где не мог удержаться снег, темнел камень в трещинах и выбоинах. Кое-где из под снега жестко топорщились веточки полярной ивы и березки. На скалах ржавели пятна лишайников.

К вечеру нарты вынеслись на гладкую круглую равнину, со всех сторон окаймленную грядами сопок.

Вокруг ни души. Необитаемая снежная земля. Ребята вставали на нарты и во все горло кричали.

«Ери-и-и-и!» — возвращало им эхо.

Без устали, до хрипа, звал Юрка брата, кричал во все стороны, но только эхо отвечало ему.

День мерк. Юрка намотался в тряске езды, руки и ноги ныли, нестерпимо хотелось есть. Не успел он заикнуться об этом, как Гришка вытащил из задка мешочек — он-то, оказывается, и мешал Юрке удобно сидеть! — извлек оттуда стеклянную банку и вытряхнул кусок мяса.

Вынул из ножен охотничий нож, отхватил Юрке бо́льшую часть и подал нож:

— Кушай.

Треск мотора заставил их вскинуть голову. За дальней сопкой мелькнуло что-то красное, бросило на снег тень, и рокот стал удаляться к морю.

— Военные, — сказал Юрка.

Сразу стало не так одиноко.

— Чаю хочешь? Согреемся.

— Так ты и чайник захватил?

— В тундру без чайника не ездят. Как и без топора.

Олени не отставали от ребят; по грудь войдя в снег, они копытами докопались до ягеля и с превеликим аппетитом жевали. Начало смеркаться. Снег погас, посерел.

Тундра была нема. Сумерки отбрасывали длинные тени сопок на снег. В ушах звенело от тишины.

— А Валерки нет, — сказал Юрка и вдруг всхлипнул и тут же вытер варежкой лицо.

— Может, папка нашел, — сказал Гришка, — или лыжники.

— Никто не нашел, — с ожесточением сказал Юрка. — Заблудились они, замерзли, и сейчас… — и опять всхлипнул, совсем по-детски. И вдруг дико заорал на Гришку. — А ты жалеешь своих чертовых оленей. Гони их!

В поселок они вернулись за полночь. Где-то заливались собаки. Окна темные. Только в одном доме горят все три окна — в доме Варзугиных.

— Ну пока. — Юрка слез с нарт, хромая на затекших ногах, взял лыжи и пошел к своему дому.

Он очень устал. На душе было тошно и пусто. Так пусто, что он даже не чувствовал, как вчера, волнения и горести.

Поставил в сени мокрые лыжи, открыл дверь в горницу, зажмурился от света и…

И увидел Валерия.

Брат сидел за столом в своем черном свитере, сильно похудевший, непривычно тихий, с аккуратно зачесанными назад волосами, сидел, и умные, виноватые глаза его смеялись.

С шапкой в руках застыл Юрка на пороге, глупо улыбнулся, сказал:

— Нашелся!

Хотел подбежать, обнять брата, но застеснялся и, вдруг повернувшись ко всем спиной, неуклюже запрыгал, сбрасывая с плеч сырую телогрейку.

И только потом уже, повесив телогрейку на крючок, увидел Юрка, что в горнице, кроме Валерия, матери, дедушки, Васька и Раи, находится незнакомый человек в форме пограничника. Он сидел за столом, длинноносый и рыжий, ладонью гладил жесткий ежик на темени и, видно, только-только прервал свой рассказ.

Заметив его, Юрка поздоровался, и это запоздалое приветствие прозвучало нелепо.

Солдат быстро встал из-за стола, подошел к Юрке, подчеркнуто браво вытянулся, протянул руку и брякнул:

— Рад познакомиться. Сержант Иван Тополь.

— Юрий. — Юрка жгуче залился румянцем, пожимая сухую, твердую руку пограничника.

Мать вытирала краем передника красные глаза; Рая исподтишка поглядывала на солдата; дедушка Аристарх мешал ложечкой густейший чай, а Васек в упор рассматривал блестящие значки на гимнастерке пограничника, его ремень, целлулоидный подворотничок, армейские валенки и молчал.

Солдат уже сидел за столом, а Юрка все еще стоял и не знал, куда деть руки. «Иван Тополь… — думал он. — Не тот ли это пограничник, на крючок которого вешал я на заставе свою стеганку? Наверно, он. Ну и фамилия! Может, я и спал на его койке на верхотуре…»

— Так и будешь стоять? Садись за стол, — сказала мать. — Ты где это весь день пропадал?

— На лыжах… — ответил Юрка и хотел прибавить — «катался», чтобы не получилось, будто он хвастается участием в поисках брата.

Но Юрка ничего не добавил.

Он присел, задев ногой стул Васька, натянуто улыбался и чувствовал себя как в гостях.

У стола неслышно ходила Рая в мягких оленьих туфлях, которые шили на продажу саами, наливала чай, щедро накладывала в пластмассовые блюдечки болгарский клубничный конфитюр, купленный в магазине рыбкоопа.

Юрка вертел в пальцах горячий граненый стакан, дул на чай, пил маленькими глотками и поглядывал то на Ивана Тополя, то на Валерия.

Брат, против обыкновения, молчал, не рассказывал о своем походе, и вообще никто за столом и словом не обмолвился о главном.

Юрка, конечно, догадывался, что пограничник имеет какое-то отношение к Валерию, с чего бы иначе он стал сидеть за полночь в их доме… И все таки, как ни хотелось Юрке разузнать подробности спасения брата, он не проронил ни слова.

Дедушка Аристарх, весь какой-то праздничный, с расчесанной рыжей бородой и прилизанными бровями, в белой льняной косоворотке, не столько распивал чаи, сколько рассказывал о рыбацком житье-бытье.

Шестьдесят лет назад — подумать только! — впервые увидел он Якорную губу и поселок, который тогда назывался становищем. Он, десятилетний мальчонка, зуек из беломорской деревушки Малошуйки, Архангельской губернии, вылез с отцом и братьями из большой старой лодки — ёлы — на низкий песчаный берег губы. На берегу он увидел россыпь черных поморских хибар. В них живали навсегда осевшие здесь рыбаки — колонисты, как их звали на побережье, — и рыбаки, приезжавшие на весенне-летний сезон: в эту пору на крючки ярусов и в сети густо идут треска и морской окунь, палтус и мелкая мойва с песчанкой. Белое море плохо кормило, вот и отправлялись поморы с Летнего и Терского берегов Беломорья на холодный каменный Мурман…

Кажется, тысячу раз уже рассказывал дедушка: становище в те годы не утопало, как нынче, в песке, а поросло трестой, и это уже после траву сгубили привезенные сюда овцы с козами.

Тысячи раз слышал Юрка рассказы о гибельных снежных зарядах и штормах, о жадности купцов, за гроши скупавших у промышленников, как звали тогда рыбаков, пуды трески и морского окуня, о хитрости владельцев фактории и зверобойных шхун, заходивших в губу…

Вполуха слушал Юрка дедушку, а сам поглядывал на Валерия. Брат был таким же, как и до побега, только сильно посерьезнел и похудел — выступали скулы, и подбородок вроде стал острей и упрямей, шея сделалась тоньше, и поэтому ворот черного свитера казался шире, чем прежде. Настрадался, видно, бедняга…

Внезапно Иван Тополь встал